Итак, с этого момента началась новая эпоха в моей жизни. Молитва все усиливалась, а живопись требовала всего меня. Прошло приблизительно полтора или два года (я никогда не вел записок, мне трудно говорить о сроках) ужасного состояния.
Потом, вспоминая, я думал, не стоял ли я действительно на грани сумасшествия? — В каком смысле? Потому что два стремления — к искусству и к молитве — поглощали меня так, что я на улицах иногда не ощущал окружающего меня мира. Я совсем не замечал того, что кругом меня.
Я сам не чувствовал себя сумасшедшим, но как меня видели другие — не знаю. У меня никаких скандалов не произошло, но такие «выпады» из мира происходили. Мне было так трудно оторваться от живописи, потому что с самых моих малых лет это было свойственно мне.
Мне рассказывали, что, когда я еще не говорил ни «папа», ни «мама», я уже рисовал целыми днями что-нибудь, сидя под стулом в зале. Я очень рано научился рисовать лошадей, потому что папа хорошо их рисовал. И так с тех пор это как бы вросло в меня, и необычайно трудно было оторваться от живописи.
И эта борьба между искусством и молитвою, то есть между двумя формами жизни, которые требуют всего человека, продолжалась во мне в очень сильной форме полтора или два года. В конце концов я убедился в том, что те средства, которыми я располагаю в искусстве, не дадут мне того, что я ищу.
То есть, если я и буду интуитивно ощущать вечность через искусство, это ощущение не так глубоко, как в молитве. И я решил оставить искусство, что мне стоило страшно дорого.
Нельзя говорить о моем каком-то особом успехе в области живописи, но уже после первого салона д'Отон — я был приглашен в салон дэ Гюильри, где была элита салона д'Отон. Когда у меня пыла выставка в салоне д'Отон, то в «Тиболь Сисон», ОЧвнь крупной и важной газете, самый крупный авторитет-критик того времени написал про меня несколько строк.
Я, надо сказать, подумал, что это мало. Но мотом мне объяснили, что это страшно много, потому что там десятки имен только упомянуты. И после перовйй выставки — приглашение в салон дэ Тюильри!
Но что произошло уже на переломе.
И я, хотя не без боли, решил пойти в богословский институт, чтобы ближе познакомиться с христианским мировоззрением, христианскими взглядами, христианским учением.
Пребывая там, я не нашел ТОГО, что искал: я узнавал имена, даты, кто что говорил, узнавал об исторических трудностях Церкви и гак далее, а мне хотелось слышать только о том, как достигнуть вечности.
Однажды, возвращаясь из Парижа, я ощутил, что мне надо пойти в монастырь, где люди отдают весь день и всю ночь только этой мысли, — это единственный исход для меня. Тогда два места были в моем уме: Валаам и Афон.
Сравнительно скоро вдруг представилась возможность поехать в Югославию. Оттуда и приехал в Грецию на Афон. И, таким образом, хотя я сначала не знал, как реализовать то, что пришло мне па мысль, обстоятельства сами сложились так, что выбор пал на Афон.