Все хотят жить в любви, под руководством старца, духовника, духоносной игумении, вне административного диктата, иначе какой смысл в монастыре?
Истинная монашеская община — это прежде всего семья. Она строится, так сказать, снизу, собирается годами, часто выстраиваясь вокруг духовника. Игумен (игумения) должны выбираться насельниками из своих, из тех, кого они видят именно как духовного руководителя общины, как отца и мать в одном лице, кому они готовы довериться полностью.
Игумен — это тот, кто прожил рядом с братией многие годы, такой же хранитель предания монастыря, как и они. Невозможно забрать из семьи отца, привести в нее незнакомого человека и сказать детям: «Вот этот человек — ваш новый папа». Так и в семье духовной: братия монастыря выбирают себе отца, рождают его о Господе. Сёстры выбирают себе мать. И никто, даже Вселенский собор, не сможет заставить их воспринимать постороннего, присланного со стороны человека как мать и отца.
- Есть такое монашеское определение, уставное указание.
Кто хочет действительно спасаться, хорошо пользоваться таким высказыванием: когда пришел в монастырь — будь глухой, слепой, немой. Оно говорит о монашеском смирении, терпении, послушании. И слишком себя выражать в монастыре, проявлять свою излишнюю активность — не совсем здоровое явление.
Надо же понимать, что мир во зле лежит. Мы сами немощные. И надо учитывать каждого человека.
Да, и начальствующие, игумен, игуменья ошибаются. Есть пословица: конь на четырех ногах, и тот спотыкается.
А разглашать грехи чужие…
Светлана Копылова. Непослушный послушник
Кто-то сказал, может, неправду сказал, не понял что-то, и сразу тут же проявлять его в яркой форме — отсюда получается нездоровые разные толкования, толки.
Есть моменты, когда можно и высказать, но, как сказано: слова – серебро, а молчание – золото.
Схимонашеский есть совершенный монашеский образ, а монашество есть совершенное христианство. Главная цель наша – исполнение заповедей Божиих, коими очищается сердце наше от страстей и наполняется плодов духовных: мира, радости, любви. Воздержанием утончается наш плотский состав, и оным, купно с молитвенным правилом, очищается ум, но при исполнении заповедей Божиих и при глубочайшем смирении, а без сего ни пост, ни труд, ни правило не принесут нам никакой пользы. И если только в одном том полагать образ монашества, чтобы исправлять правило и соблюдать пост, а о заповедях любви, терпения и смирения не иметь попечения, то всуе будем трудиться.
Правило и пост, конечно, надобно иметь схимникам больше простого монаха; но, впрочем, Бог ищет от нас, по силе каждого, телесного подвига. А душевного подвига – любви и смирения – от всех истязует: и больные, и престарелые могут любить ближнего, и смиряться, и получать милость Божию.
Из писем прп. Макария Оптинского
Как выбрать монастырь для пострига?
Монахи - соль земли.Где же будут они ?
Монашество — украшение Церкви
15 ноября 2011 года во время посещения Свято-Елисаветинского монастыря игумен Ватопедского монастыря Святой Горы Афон архимандрит Ефрем встретился с монашествующими.
Серафим. Несколько дней из жизни монаха. 1998.
Монастырская жизнь. Послушания. Зарисовка.
Как понимать слова "..И последние будут первыми.." ?
Силуан Афонский. Пути Господни.
Притча о блудном сыне
Игумения Никона (Перетягина): У современного монашества больше внутренних скорбей
Богослужебный строй, послушания, отношения между монашествующими – всё в женском монастыре выстраивается под духовным руководством игумении. И Шамординская обитель не исключение. О том, на каком основании строится монашеская жизни, каковы особенности современного женского монашества размышляет игумения Никона. Но разговор мы начинаем с воспоминаний о «Журнале Московской Патриархии» 1970-х годов.
— Матушка игумения, как начинался ваш монашеский путь?
— Начну издалека. В 1976 году мой духовный отец благословил меня пойти на работу в редакцию «Журнала Московской Патриархии», тогда главным редактором был владыка Питирим (Нечаев; 1926–2003). Еще раньше, чем это произошло, он произвел на меня очень сильное впечатление. Вот как это было. В то время владыка преподавал в Духовной академии. Была ли у него тогда своя машина или нет, сказать трудно, но в Сергиев Посад он ездил на электричке, и так случилось, что однажды мы оказались в одном вагоне. Меня поразила его исключительная воспитанность, даже галантность. Всю дорогу он не садился. Народу ехало много. Когда женщина попросила его поднять довольно большую и тяжелую сумку на багажную полку, он сделал это, а когда поезд прибыл в Москву, владыка снял для нее эту сумку и только потом вышел из вагона. Я тогда подумала: «Вот ведь он редактор, у него люди работают, вот если бы и мне там работать!» Это было задолго до того, как батюшка направил меня в редакцию. Владыка Питирим представлялся мне, да и в реальности был недосягаемой высотой — человек, сочетавший духовную и общую культуру, глубокий природный ум и чувство юмора. При этом в нем была удивительная простота и доступность.
Он был очень доступен в общении, когда сам того хотел. Работать с ним было для меня большим счастьем и милостью Божией. А получилось это так: наметился переезд редакции из Новодевичьего монастыря, где она тогда располагалась. Одновременно у владыки созрели планы расширить штат — он уже задумал строить новое здание редакции на Погодинской и подбирал новых сотрудников из верующей молодежи. Ему это было необходимо, поскольку он руководил людьми, имевшими отношение к журналистике, к фотографии — хорошие специалисты, но далекие от Церкви. Владыка Питирим решил, что их воцерковлению может помочь общение с верующими молодыми людьми, ведущими церковную жизнь. Чтобы подобным образом «разбавить» состав редакции, он через своего ближайшего помощника протоиерея Анатолия Просвирнина (в монашестве архимандрита Иннокентия; 1940–1994) обратился к известным духовникам Троице-Сергиевой лавры отцу Кириллу и отцу Науму, чтобы они присылали к нему на работу своих духовных чад. Так произошло мое зачисление в штат редакции.
— Сколько сотрудников было тогда в штате?
— Около пятидесяти, но потом их становилось всё больше и больше. Именно тогда владыка зачислил в свой штат некоторых из студентов Духовной академии, ставших его иподьяконами, таких как, например, Леонид Емельянов, нынешний архиепископ Новосибирский и Бердский Тихон, или Владимир Ригин — сегодня протоиерей, настоятель московского храма Покрова Богородицы на Лыщиковой горе.
— Каков был характер вашей работы?
— Меня взяли работать в экспедицию по рассылке литературы, в частности «Журнала Московской Патриархии», поскольку у меня был опыт работы на почте. Хотя, казалось бы, я мало подходила к обстановке, царившей там в те годы. Владыка предпочитал, чтобы верующие девушки выглядели современно, не выделялись среди других, а я не могла себе этого позволить, потому что по благословению духовника должна была ходить в платке. Это вызывало недоумение сотрудников, да и не только это. Исполнение церковных требований, посещение субботних всенощных, соблюдение постных дней — то, что для меня всегда было вне каких-либо сомнений (так приучили нас с сестрой с самого раннего детства), для представителей старой московской интеллигенции — именно они входили тогда в основной штат редакции — не считалось столь уж обязательным. Поэтому я иногда чувствовала себя не в своей тарелке. Тем не менее время той работы имело для меня важнейшее значение, оно дало ценный жизненный опыт и было настолько насыщенным и интересным, что семь лет прошли быстро и легко, как один год. Как бы там ни было, в стране «победившего» атеизма это была легальная православная организация, я находилась среди своих. Дружеские связи, обретенные мною тогда, сохраняются по сей день. С владыкой Питиримом у меня сложились очень добрые и теплые отношения.
Когда он узнал, что я пою в храме Петра и Павла в Лефортове и являюсь там сменным псаломщиком, то стал брать меня на службы в свое Волоколамское благочиние, что всегда являлось большим духовным утешением. А спустя несколько лет произошла еще одна значимая для меня встреча. В 1979 году духовный отец благословил меня и еще двух моих близких подруг (тоже сотрудников редакции) посетить женский Свято-Троицкий Сергиев монастырь в Риге. Поскольку сотрудники редакции имели одну очень существенную в те годы льготу — могли приобрести для себя сразу несколько церковных календарей (ведь тираж был всегда очень невелик!), то мы взяли с собой почти десяток экземпляров и, приехав в обитель, передали пять из них лично матушке игумении Магдалине (Жегаловой; 1921–1996). Она была очень признательна за этот редкий в те годы дар и проявила к нам такое внимание и заботу, что мне очень захотелось вновь встретиться с ней. Я стала часто приезжать в Ригу уже самостоятельно, привозила литературу, издававшуюся у нас в отделе, которую приобретала за свой счет. Матушка всегда принимала меня с большой любовью, и это не могло не вызвать ответной любви, ведь она была благодатным человеком со многими духовными дарованиями. А потом случилось то, что у православных называется «искушением», впрочем, для меня теперь очевидно, что это являлось действием Божьего Промысла. К владыке Питириму пришел ныне покойный Николай Васильевич Матвеев. Он заведовал регентским классом в академии и очень хотел устроить учебное заведение для будущих регентов, чтобы там и девушки учились (поскольку академический регентский класс предназначался только для семинаристов). Такую школу удалось организовать в Сергиевом Посаде, но статус ее был нелегальный, так как, несмотря на согласие священноначалия, светские власти, в первую очередь Совет по делам религий, не знали об этом. И я оказалась среди учащихся как раз во втором таком «нелегальном» выпуске. Мне было разрешено учиться один раз в неделю, на день меня отпускали из редакции в лавру. И хотя я в этот день не работала, всё равно получала полный оклад. Одна из вновь назначенных бухгалтеров этого, мягко говоря, не одобряла и старалась каждый новый месяц оставлять пропущенные дни без оплаты. Мне это казалось несправедливым, моя досада увеличивалась, и как выход почему-то представилось попроситься в Рижский монастырь к матушке Магдалине.
Когда я поделилась своими соображениями с духовником, он сказал без всяких раздумий: «Именно этого я и хотел!» В начале октября, уехав в Ригу на выходные, я вернулась в Сергиев Посад уже в послушнической одежде. Через игумению Магдалину Господь всё устроил так, что обратные мосты, ведущие к мирской жизни, были сожжены. По молитвам духовного отца, мне никогда не пришлось об этом жалеть.
— В каком году это произошло?
— В 1983 году, осенью. Но мое официальное поступление в монастырь состоялось только через полгода, поскольку по благословению матушки игумении мне предстояло завершить учебу в регентской школе. Только сдав выпускные экзамены, я окончательно приехала в монастырь на праздник Тихвинской иконы Божией Матери 9 июля 1984 года.
— Продолжая учебу в миру, вы ходили в подряснике?
— Нет, только когда приезжала в обитель. В те годы носить духовное одеяние вне стен храма или монастыря запрещалось светскими властями.
— Можете ли вы назвать того, кто является для вас образцом женского монашества?
— Конечно, я читала о многих монахинях и игумениях, изучала литературу на эту тему, «Отечник», например, но идеал как-то долго не был для меня сформирован. А вот когда я пришла в Рижский монастырь, то образцом монашества для меня, как и для многих, стала матушка игумения Магдалина.
— Что в ее устроениии вас наиболее удивляло и привлекало?
— Ее послушание. Здесь был для нас самый наглядный пример. Вот, скажем, такой случай: она приезжает в Рижскую пустыньку, а там в это время находится владыка Леонид (Поляков; 1913–1996), в те годы правящий архиерей Латвии. Ей говорят: «Матушка, вас владыка зовет!» И она бежит бегом! Это при ее-то гипертонии и других немощах, свойственных ее возрасту. Когда мы это видели, то понимали: она бежит, потому что тут как раз случай оказать послушание, а заодно и нам показать пример, ведь она всё время говорила, что на послушание нужно бежать, как на пожар! Она много бесед с нами проводила, учила нас — иногда после вечернего правила, иногда после трапезы. На первый взгляд, это были поучения общего характера о правилах и традициях монашеской жизни, но основная их ценность была именно в том, что они исходили из ее собственного многолетнего живого монастырского опыта.
Поражало ее внимание к каждому человеку, ее любовь. Матушка была редкой молитвенницей; если с кем-то из сестер происходили неприятности или нестроения, это всегда давало возможность познать силу ее молитвы. Помню, когда что-то случилось с матерью Тавифой (теперь она настоятельница в Муромском женском монастыре), то матушка ей лично сказала: «Я прочитала за тебя одиннадцать кафизм!» Каждый человек был ей близок и дорог. При этом она никогда не оставляла молитвенного правила: когда она сама не могла его вычитывать, ей вычитывали келейницы. Ей просто не представлялось возможным, что она может какой-то день прожить без правила. Пусть по состоянию здоровья она не всегда бывала на службе, но правила никогда не опускала.
— Какие встречи оказались для вас наиболее значимыми?
— Большое влияние на мое становление оказал мой духовный отец. Нельзя не сказать и о представителях белого духовенства, которых в моей жизни было так много, что очень трудно припомнить сразу всех. Помню нашего приходского батюшку протоиерея Владимира Лычникова (†1970), который меня крестил, подле которого я росла. Он восемнадцать лет был настоятелем храма святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова в городе Лысьве. Как он служил, как он читал, у меня до сих пор в памяти! Даже не знаю, каким словом это определить, но его собственная глубокая вера выражалась именно в его служении. Он был очень снисходителен к нам, особенно в детстве. Таким же милостивым и снисходительным к нашим детским и отроческим грехам был наш другой духовник в те годы отец Павел Трусов, который имел много собственных детей. К сожалению, он скончался в 1959 году, когда ему еще не было пятидесяти лет. За семьдесят лет жизни у меня было очень много встреч с духовными людьми. Помню, например, архимандрита Тихона (в схиме Пантелеимона Агрикова; 1916–2000). Когда я первый раз приехала в Сергиев Посад, тогдашний Загорск, первый, кого там встретила, был отец Пантелеимон. Как только я подошла под благословение, он сразу дал мне четки — «тридцатку» из бус. Он делал их сам. Вообще он очень любил молодежь и многим давал такие четки, но все-таки не всем! Не могу не упомянуть здесь и нынешнего духовника нашей обители архимандрита Поликарпа (Нечипорука). Он тоже свой монашеский путь начинал в Троице-Сергиевой лавре. Та духовная помощь, которую я от него всегда получала и по милости Божией продолжаю получать наравне со всеми сестрами, не может быть оценена словами.
— Чем, на ваш взгляд, отличается современное монашество от монашества древних времен?
— Это не мой взгляд, а факт общеизвестный, что мы не такие подвижники, у нас нет той решимости работать Господу, какая была у древних. У них было больше подвигов и благодати. Хотя если посмотреть поучения преподобного Феодора Студита своим монахам, то видно, что страсти, которые там кипели, почти ничем не изменились в наш век, изменились только обстоятельства. Но и народ стал другим. Тогда было больше послушных. Кстати, до революции, когда институт семьи был на высоком уровне, послушание для насельников монастыря не было уже таким непосильным, потому что они приучались к нему в семье. А сейчас, когда нас воспитали, что «человек — это звучит гордо», и родители не всегда в авторитете у своих детей, то и приучить к послушанию нынешнюю молодежь намного трудней. К тому же теперь в монастырь приходит много вдов и просто людей, уже достигших среднего и пожилого возраста, которые всю жизнь прожили по своей воле, и приучить их к послушанию тоже нелегкая задача. Но в то же время у современного монашества больше внутренних скорбей, поэтому и говорят святые отцы, что подвиг современных монахов намного выше. Хотя многие из них часто вообще не знают, почему они пришли в монастырь. Пришли, потому что жизнь в миру намного тяжелее.
Но нередко человек, пришедший к Богу, осознав, что главная цель христианской
жизни состоит в молитве, понимает, что лучше это делать в монастыре, где молитва является основным послушанием, а всё остальное — поделие, то, что совершается между делом, а именно молитвой. В монастыре заниматься ею легче, чем в миру, где много обязанностей чисто житейских: хлопоты о пище, одежде, заработке. В наше время, когда нет своекоштных монастырей, насельник избавлен от этих забот: и пищу, и одежду ему дает монастырь, остается только трудиться, молиться и терпеть внутренние скорби. Есть еще одно отличие. Очень существенное, можно сказать, главное: сегодня в наших монастырях нет делателей сокровенной умной молитвы, традиции эти прерваны, восстановить их — непосильная для нас задача. А раз нет такой молитвы, то и нынешние монастыри — это уже не вполне монастыри, а скорее православные общежития.
— Имеет ли женское монашество свои особенности, отличающие его от мужского?
— Женское монашество, конечно, отличается от мужского. Путь насельников мужских монастырей рано или поздно должен приводить их к получению священного сана. Нельзя сказать, что это с неизбежностью ведет к искушениям карьерного характера, но такие искушения все-таки имеют место, а в женском монастыре они отсутствуют по той простой причине, что все насельницы находятся в одном положении, у них нет и не может быть никакого карьерного роста. Женщины получают постриг и в рясофор, и в мантию, но этим всё и ограничивается. Приходя в монастырь, они знают свое назначение: быть невестами Христовыми. И вот эта высокая цель остается для них основной.
— Нужно ли современным монахам заканчивать светские учебные заведения?
— В этом нет необходимости, потому что монастырь — сам по себе школа. И здесь проходят самую высокую науку, науку спасения души, которой более нигде нельзя обучиться, в светских учебных заведениях ее не преподают. Конечно, в современной жизни монастырям бывают нужны свои специалисты-монахи, и если в этом есть потребность, то учиться надо, но необязательно.
— Насколько современный монастырь связан с миром, обязаны ли монахи помогать ему и каков должен быть характер этой помощи?
— Современный монастырь с миром, безусловно, связан, потому что у нас нет сегодня таких скитов, куда бы не допускались миряне. И когда они приезжают в современный монастырь, то приносят сюда свои немощи, свои страсти и просят помощи. Каков ее характер? Мы можем им помогать только молитвой. Это основное. Ну а другое, социальное направление, например бесплатные обеды, ночлег — это само собой разумеется и даже не оговаривается. И все-таки наша основная помощь миру — это молитва.
— Как состоялось ваше первое знакомство с Шамординской обителью?
— До сорока лет я про Шамордино можно сказать даже не слышала. Как-то духовный отец мне говорит: «Съезди в Оптину пустынь, а потом в Шамордино». Тогда я услышала это название первый раз. В Оптину съездила, а в Шамордино не попала. Потом еще раз, уже из Рижского монастыря, батюшка благословил меня с одной сестрой поехать в Оптину и посетить Шамордино. И снова не получилось. А когда меня уже назначили настоятельницей, я в третий раз приехала в Оптину пустынь. Но отца наместника, которому я должна была представиться как своему будущему начальнику, там не оказалось (это был нынешний архиепископ Владимирский и Суздальский Евлогий), и его заместитель казначей отец Мельхиседек предложил мне, не дожидаясь возвращения отца Евлогия, съездить в Шамордино для ознакомления. На дворе был девяностый год, монастырь лежал в руинах. Именно тогда мне встретился отец Поликарп, назначенный в Шамордино духовником и строителем. После первых же взаимных приветствий он спросил меня: «Как вы думаете, матушка, когда нам начинать читать полунощницу? Что если в двенадцать ночи?» Я ответила, что именно об этом всегда мечтала: читать полунощницу, когда это положено, — в полночь! Так мы с ним друг друга поняли. И это понимание, слава Богу, никуда не ушло за двадцать лет.
— Как проходит повседневная богослужебная жизнь вашего монастыря?
— Поскольку церковный день начинается вечером, в восемнадцать часов, у нас читается девятый час, служится вечерня, после вечерни — малое повечерие с канонами и акафистами, которые входят в монашеское правило. Если по уставу нужно вычитать канон Божией Матери из Октоиха и каноны тем святым, служба которым положена, но по каким-то причинам опускается, мы вычитываем их на повечерии. В три часа утра у нас служится молебен преподобному Амвросию — основателю нашей обители, затем — полунощница, утреня, после первого часа — дневной акафист, третий и шестой часы, Божественная литургия. Накануне великих двунадесятых праздников в три часа дня служится малая вечерня, повечерие с правилом, затем трапеза и в восемнадцать часов — всенощная. В день праздника и по воскресным дням служатся две или три Божественные литургии: ранняя в три часа утра, средняя — в шесть и поздняя — в восемь часов утра.
— В чем смысл тяжелых физических нагрузок, которые должен пройти в монастыре новоначальный?
— Физические нагрузки необходимы, чтобы отвлечь новоначальных от лишних помыслов. Когда человек устает настолько, что думает только о том, как бы покушать, а потом отдохнуть, тогда ему уже не до тех размышлений, которые внушает враг, отводя от богоугодных дел, поскольку новоначальные еще не научились молитве и борьбе с помыслами. Но при этом не требуются физические нагрузки, доводящие человека до изнеможения. Они нужны лишь в той мере, чтобы почувствовать нормальную усталость. Если по физическим данным новоначальный не может сильно трудиться, он должен об этом со смирением объявить старшим, которые заменят ему послушание на более легкое.
— Какую подготовку в миру должны пройти те, кто имеет намерение поступить в монастырь?
— Прежде всего они должны постараться узнать о требованиях, которые предъявляются насельникам монастыря, и как-то себя подготовить к этому: научиться слушать своего духовного отца, открывать ему свои самые сокровенные помыслы, свои сомнения. И еще научиться быть терпимыми к окружающим людям. Тогда путь монастырский покажется не таким уж тяжелым. Дело в том, что в миру человек находится в определенном кругу людей не постоянно. Завершив свой трудовой день, он попадает в другую обстановку и отдыхает от психологических нагрузок, связанных с общением на работе. В монастыре же человеку придется круглые сутки находиться в обществе одних и тех же людей. У всех свои слабости, плюсы и минусы, и мы должны терпеть каждого таким, каков он есть. Но в себе надо стараться истреблять самолюбие, эгоизм и другие пороки. Как бы хорошо человек ни подготовился к жизни в монастыре, искушения его не оставят. Почему? Потому что враг не терпит нашего спасения и ставит всякие препоны, внушает ложные помыслы, — всё это требует непрестанной борьбы.
— Можно ли говорить о том, что для человека, живущего в монастыре, есть какой-то срок, чтобы определиться — призвание это или нет?
— Дело в том, что никакого срока определить нельзя. Человек может прожить в монастыре сорок лет и понять, что он ошибся.
— И это действительно так?
— Разумеется, не так, это внушение врага, но человек может этому поверить. Поэтому нужно просто молиться, чтобы, выбрав этот путь, идти по нему, никуда не сворачивая, и не забывать слова Господа: Положивший свою руку на рало и озирающийся вспять, не управлен есть в Царствие Божие (Лк. 9, 62).
— Могли бы вы назвать наиболее распространенные проблемы общежительного монастыря, каков опыт их решения в вашей обители?
— Проблемы общие в любом монастыре: когда человек, проживший в обители много лет, вдруг заявляет, что он ошибся, и уходит. Каков опыт решения? Если невозможно отговорить от ухода, то, после того как он уйдет, мы удаляем его имя из обительского помянника, но включаем в другой список и молимся всем монастырем. Если он захочет вернуться, двери для него всегда открыты, мы принимаем его, как в евангельской притче отец принял блудного сына.
— Легко ли вам находить общий язык с сестрами?
— Чтобы найти общий язык с сестрами, нужно иметь опыт. В первые годы у меня это плохо получалось. Я считала, что раз этого требует монастырский устав, то все обязаны слушаться, как в армии. Но многолетний опыт показал, что женский монастырь — это не армия и сразу не удается найти контакт, потому что каждый человек индивидуален, к каждому нужен свой подход: с кем-то нужно проявить строгость, кому-то, напротив, необходима материнская ласка. Всё здесь зависит от того, каков конкретный момент, определенная ситуация, в которой находится человек. А общий для всех командирский тон не приносит пользы, напротив, только вред.
— Каких современных православных авторов вы находите наиболее полезными современным монахам и кого из них вы могли бы рекомендовать мирянам?
— Наиболее полезен для нас опыт греческих старцев Паисия Святогорца, Иосифа Исихаста, Ефрема Катунакского и других. В России есть много интересных православных авторов среди духовенства, и я их с удовольствием читаю, но не рекомендовала бы читать их монашествующим, поскольку, хотя эти люди верующие, православные и пишут хорошие книги, их отношение к монашеству не всегда адекватное. Книги православных священников я посоветовала бы читать мирянам, поскольку авторам хорошо известна вся непростая современная жизнь и духовные болезни людей. Из художественной православной литературы лично мне нравится недавно скончавшийся Виктор Лихачев. Его книги «Кто услышит коноплянку», «Единственный крест» и другие весьма полезны и интересны для православных христиан, живущих в миру.
— Каковы духовные задачи паломников, приезжающих в монастырь?
Послушник и монах (Песня - притча)
— Обычно паломники сами знают, для чего они приезжают в монастырь: помолиться и, как они говорят, «набраться благодати», но при этом они далеко не всегда набираются благодати, а увозят отсюда негативные впечатления. Монахи ведь тоже люди, и паломники соблазняются, например, увидев двух ссорящихся между собой монастырских сестер. Это, конечно, наш грех, но если человек пришел молиться, то он ни на что не обратит внимания, а если он приходит, чтобы найти недостатки в современных монастырях, то он найдет их здесь немало, но получит ли от этого пользу? Духовная задача паломника состоит именно в том, чтобы помолиться, отвлечься от повседневной суетной мирской жизни и затем вернуться в мир обновленным и отдохнувшим душой.
— Что вы думаете по поводу сокращения монастырских служб ради физической немощи паломников?
— Не вижу в сокращении монастырских служб никакого смысла. Дело в том, что сокращенные службы паломники видят у себя на приходе: постояли полтора-два часа и пошли домой. В монастырь они приезжают ради молитвы, вот для этого благоприятный случай — монастырская служба. Мы принимаем паломников с ночлегом, они могут пойти в свою келью отдохнуть, стоять всю службу до конца, мы никого не принуждаем, и потому нет никакой необходимости под предлогом чьей-то физической немощи сокращать богослужебный круг монастыря, так как он нам слишком дорог.
— Как вы оцениваете итог жизни Шамординской обители за 20 лет, что ценного и важного открыли для себя вы за эти годы?
— Итог нашей жизни в том, что мы восстановили несколько храмов, стены обители... Но еще не начали восстанавливать внутренние наши храмы, за которые с нас спросит Господь строже, чем за невосстановленные монастырские здания.
— Каким вы хотели бы видеть ваш монастырь через 10–15 лет?
— Хотелось бы видеть его таким, каким он был много лет назад, до революции. Чтобы в нем была сокровенная умная молитва — наука наук и искусство искусств, как называли ее святые отцы. Но пока мы не изживем в себе гордость, никакой молитвы не будет.