Армия и все остальное




Монах Симеон Афонский. Птицы Небесные. Армия и все остальное


Публикуем главы из книги: Монах Симеон Афонский. “Птицы Небесные или странствия души в объятиях Бо­га” - Афон


АРМИЯ И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ

И вновь Ты, Боже, Спаситель мой, отвел меня от врат смерти, именуемых юностью. В премудрости Своей Ты решил исцелить расслабленность моей греховной воли строгостью новой жизни и армейской дисциплины, в которые Ты вверг меня и которые мне предстояло отведать сполна. Если бы не армейские годы, вряд ли мне пришлось бы еще любоваться прекрасным миром Твоим, Го­споди, созданным для любящих Тебя душ, а не для таких заблуд­ших как я, все время уклоняющегося от прямых путей Твоих. В ар­мии Ты премудро открыл мне настоящие отношения между людь­ми, указав верные критерии мужской дружбы и взаимопомощи, приведя к скромным, но богатым душою преданным служителям Твоим, которые и есть истинная соль земли.
Только теперь мне стали намного яснее нерушимые вовеки свя­тые заповеди Твои, Боже, подвергший меня суровой закалке, что­бы смог я усвоить их в той мере, в какой Ты открыл их моему серд­цу. На своем собственном опыте пришлось познавать, что критерий любви к ближнему - это отречение от себя и искреннее служение, основанное на полном самопожертвовани, а критерий любви к Богу - отречение от мира и самоотверженное служение святой воле Его, до полного забвения себя в Божественной любви. Предел люб­ви к ближнему - готовность отдать свою жизнь ради спасения его во Христе, предел любви к Богу- готовность всецело соединиться с Ним во Святом Духе.

Не мог я, одурманенный юностью своей, уразуметь добровольно пути Твои, Господи, поэтому милосердие Твое, имеющее в запасе суровые школы для исправления таких своевольников как я, при­гнуло мою упрямую выю под тяжелую, но благую десницу Твою ар­мейской дисциплиной. Ты Сам научил меня, неразумного, пости­гать, в поте лица своего, кроткие наставления Твои, дабы уразумел я, что если мы любим ближних больше Бога, то теряем и Бога, и ближних. А когда мы сами хотим быть любимыми и получать лю­бовь от близких людей, мы дерзко попираем Евангелие и превра­щаемся в законченных эгоистов. Возлюбив же Бога всем сердцем, мы открываемся Его истинной любви, и такое сердце любит ближ­них, не губя ни их, ни самого себя своей глупой привязанностью.

Повестка о призыве на воинскую службу застала меня в Бел­городской области на последипломной практике. В военкомат я явился с пустыми руками - без чемодана и вещей, окруженный сослуживцами с гармошкой и плачущими старушками, жалеющи­ми одинокого прзывника без отца и матери. Военком был тронут и честно поделился со мной стоявшим перед ним выбором: первый набор призывников, в который поначалу меня записали, следовал в Забайкалье, а следующий имел назначение в Крым и был при­писан к Черноморскому флоту. Сжалившись над моим одиноким положением, капитан переписал меня во вторую команду - так я оказался в Севастополе.

Нас поместили в матросскую казарму, и среди призывников прошел слух, что если нас определят во флот, то придется служить три года. Такой срок службы в юности ка­зался приговором, подобным тридцатилетнему заключению. На­бравшись терпения, мы ожидали решения нашей судьбы. Утром всех нас выстроили на плацу и зачитали приказ, объявив, что наш призыв определен к прохождению службы в строительных частях Черноморского флота сроком на два года. Это был первый набор на двухгодичный период военной службы.

Всех новичков повели на склад, где “салагам” выдали солдат­скую форму, сапоги и портянки. С этими сапогами у меня сразу вы­шла неувязка. Они оказались узкими и сильно жали. На просьбу заменить их, я получил ответ, что нет времени подбирать другой размер, так как пора рассаживаться по автобусам, которые один за другим отъезжали, увозя призывников к месту прохождения службы. “Ничего, растопчешь как-нибудь!” - услышал я вдогонку. В тесноте автобуса ногам стало невмоготу от сильной боли, снять же сапоги из-за тесноты оказалось невозможным, и я приготовил­ся терпеть. Тут-то пригодилась молитва, в которой я понемногу научился устранять ум от ощущения неудобств и боли. Пришлось настроиться на самое худшее, а в армии самое худшее - это начало службы, так тогда называли “курс молодого бойца”, что в солдат­ском обиходе означало “гонять салаг”. Собравшись с духом, я при­готовился вытерпеть две недели этой подготовки, надеясь, что мне попозже все же заменят сапоги.

Вечером нас разместили в казарме, уставленной двухъярусными койками. Мне досталась верхняя койка. Сержанты объявили, что подъем будет в шесть утра, на одевание отведено тридцать секунд. Подъем оказался чем-то похожим на ад: крики приставленных к каждому взводу сержантов, суматоха и страшная неразбериха с одеванием, возня с сапогами и портянками. Если кто-то не укла­дывался в отведенное время, следовал приказ снова раздеться и за­браться в койки, после чего по команде “подъем” та же процедура повторялась снова. Не знаю как и почему, но у меня эта “подготов­ка” не потребовала длительного привыкания, а больше всего я по­страдал от строевого шага.

На плацу, под жарким солнцем, приходилось впечатывать каж­дый шаг в горячий асфальт и всякий удар стопы острой болью от­давался в мозгу. В конце недели я уже начал хромать и на вопросы сержанта ответил, что не могу больше ходить из-за невыносимо узких сапог. Сердобольный сержант обещал помочь и посоветовал еще немного потерпеть. Нужного размера на складе не оказалось, сапоги обещали подвезти в ближайшее время, а пока: “Терпи, сол­дат!” - услышал я снова.

Терпение - сколько в этом слове скрыто тайны и сколько силы. Без терпения все наши усилия превращаются в ничто: физические неудобства представляются непереносимыми, а душевные утесне­ния кажутся непреодолимыми. Мне в моей ситуации оставалось терпеть и присматриваться к тем парням, которые рядом, бок о бок, терпели сами себя и других, и тех, для кого такое терпение оказа­лось не под силу. Именно терпение стало той суровой проверкой на стойкость души, проверкой на прочность, которой подвергла нас армия.

Некоторые юноши вступили на путь уклонений от сол­датской муштры и различными хитростями избавлялись от нее. Другие пошли на открытый ропот и неповиновение. Им пришлось хлебнуть немало горя, в то время как слабые духом впали в отчая­ние, из которого лишь немногие нашли для себя правильный вы­ход. Но крепкая и здоровая душой часть призывников решила для себя выжить в новых условиях не за счет хитрости и изворотливо­сти, а опираясь на сохранившуюся в них нравственную прочность и мужество характера.

Одиночество и тяготы армии вначале представляются непо­сильными. Поэтому люди начинают отыскивать земляков, и это облегчает им службу, уменьшает чувство уныния и оторванности от дома. Я попал в Белгородский призыв, где у меня не нашлось земляков, тем более что призывников с Дона и Кубани отправля­ли служить или на Север, или в Сибирь. Поэтому мне не остава­лось ничего другого, как надеяться на то, что, может быть, удастся встретить среди похожих внешне новобранцев простых надежных парней, чтобы с ними бок о бок выдержать новую нелегкую жизнь и устоять в ней, не лицемеря и не подличая ради своей выгоды. Ког­да люди поставлены примерно в одинаковые условия, одинаково одеты и внешние различия между ними стерты, тогда они начина­ют различаться по внутренней сути, которую скрыть невозможно. Душа, желающая сохранить в себе крупицу добра, начинает раз­вивать в себе скрытое умение видеть сокровенную сущность дру­гой души и выявлять ее добрые наклонности, ибо только за них и можно держаться в непростых армейских буднях.

Муштровавшие нас сержанты, вначале казавшиеся неумоли­мыми исполнителями солдатской казенщины, в жизни открылись как простые скромные парни, которые всего лишь на полгода были старше меня. Застенчевые и неиспорченные, красневшие от любого грубого слова, они стали мне близки, я подружился с ними и с гру­стью провожал своих друзей, когда подошла к концу их солдатская служба. Запомнился командир роты, пожилой старший лейтенант, молдованин, немногословный, со строгим усталым лицом. Он ока­зался настоящим солдатским отцом, заботившимся о нас, как о своих собственных детях.

- Мне нужно вернуть вас матерям целыми и невредимыми! - часто говорил он, расхаживая перед строем и цепким взглядом ос­матривая нас. - Они доверили вас армии, чтобы вы стали настоя­щими мужчинами! Что такое настоящий мужчина? Тот, кто подтя­нулся двадцать раз на турнике? Пробежал десять километров? Нет! Тот, кто помог подтянуться слабому и добежать усталому. Вот что такое настоящий солдат! Понятно всем?
Мне он очень понравился. Не знаю, чем я тронул его сердце, но он незаметно приблизил меня к себе и откровенно, без всякого устава, рассказывал о своей жизни, когда мы сидели у него в каби­нете после отбоя.

Труднее всего оказалось найти близкую душу среди солдат, по­тому что все ребята поделились на землячества. Вдобавок, наш призыв был в основном сельский и сильно сказывалось различие в миропонимании. Это затрудняло наше сближение. Мне полюбился белгородский добродушный богатырь по фамилии Деревлев, снис­ходительная доброта и покладистость которого привлекли меня, к тому же наши койки были рядом. Правда, храпел он по ночам ужасно. Я часто пытался с ним в шутку бороться, желая повалить его каким-нибудь приемом, но он со смехом подавлял всякое мое сопротивление, нисколько не злобясь и не гневаясь. Все призывни­ки моего возраста были владимирские и белгородские добродуш­ные парни из сельских механизаторов и трактористов. Остальные солдаты считались “стариками” и мы смотрели на них с почтени­ем - они отслужили почти три года и слово их было законом.

Через полгода к нам в часть прибыл младший лейтенант, вы­пускник Харьковского института, лет на восемь старше меня, на­значенный заместителем командира роты. Добрый, тактичный и заботливый, он привлек мое внимание скромной красотой души. Глядя на него, я постепенно начал понимать главную ценность этого человека - необыкновенно привлекательные, очень добрые черты его характера и мудрость его отзывчивого сердца. Именно этим хорошим качествам я захотел подражать и поставил целью моей солдатской жизни воспитание в себе таких свойств характера. Благодаря этим внешне неприметным людям, незаметно помо­гающим другим и облегчающим их солдатские будни, армейская жизнь не превратилась для меня в безсмысленную муштру, а стала непростой, но полезной школой взросления души.

Определившись в своей конкретной цели - помогать ребятам, с которыми пришлось служить бок о бок, оторванным, как и я, от дома и испытывавшим различные душевные тяготы, я принял твердое решение провести эти два года армейской службы с поль­зой для души. Лишь впоследствии мне стало понятно - кто, как не Ты, Господи, вложил в мое сердце желание помогать хорошим парням, трудно привыкающим к нелегкому распорядку армии и то­сковавшим о своих домах и невестах, чтобы до некоторой степени облегчить им жизнь? Возможно, это и почувствовал во мне мудрый молдованин, когда согласился с моими предложениями. Благодаря установившимся хорошим отношениям со старшим лейтенантом и его заместителем, появилась прямая возможность сделать что-то полезное для сослуживцев. К этому времени, а прошло уже больше полугода, часть пополнилась новым призывом из Москвы и Одессы.

Одесский призыв стал наиболее трудным для командования части. Начались уклонения от службы, бегство из армии, поиски пропавших солдат или отправившихся за “приключениями” в бли­жайшее село, что называлось “самовольной отлучкой” или, попро­сту, “самоволкой”. Вновь прибывшие были помоложе меня, и я на­чал потихоньку помогать им: слабых мы с младшим лейтенантом устраивали в лазарет или упрашивали командира роты предоста­вить им освобождение от нарядов. Для нашего призыва мы приду­мали писать от имени части благодарственные письма родителям добросовестных и работящих парней, хлопотали об увольнитель­ных разрешениях для поездок в город. Так как наша военная “пло­щадка” находилась недалеко от моря, мы уговорили командира ча­сти, доброго неплохого человека, выделить машину для оздорови­тельных поездок солдат на море, чтобы хоть чем-то порадовать их. Это по тем временам было неслыханно.

Одним из забавных видов помощи сослуживцам являлось со­ставление писем по их просьбам для любимых девушек. Обычно мои друзья начинали письма строкой “Привет из солнечного Кры­ма!”, а заканчивали свои послания всегда так: “Жду ответа, как со­ловей лета!” Между этими двумя предложениями мне нужно было вставить описание разбитого страданиями влюбленного солдат­ского сердца и ожидание будущей радостной встречи с любимой девушкой после демобилизации. Всех нас сделали строителями станций космической связи, так как тогда шло быстрое освоение космоса. Заодно пришлось строить лунодром, имитировавший лунную поверхность, для испытаний советского лунохода. За все это нам платили жалованье в сто двад­цать рублей, что тогда составляло немалые деньги.

Большинство солдат отправляло зарплату домой, но мне родители написали, что им высылать деньги не нужно. К концу года на моей сберегательной книжке скопилось около полутора тысяч рублей. Нам с младшим лейтенантом пришла идея создать в части музыкальный ансамбль, что тогда воспринималось в новинку. Наша затея вызвала энтузи­азм среди солдат и мы быстро собрали в складчину довольно боль­шую, как нам казалось, сумму на музыкальные инструменты. Этим новшеством заинтересовался даже замполит части, разрешив за­купить на собранные средства аппаратуру и инструменты. За по­купками мы отправились в Симферополь с сержантом, помощни­ком замполита.

Музыкальные инструменты оказались страшно дорогими. Мне пришлось выложить дополнительно все свои сбере­жения, чтобы купить несколько простых гитар, барабаны, электро­аппаратуру и еще очень дорогую гавайскую электрогитару, потому что эстрадных гитар еще не было в продаже. В роте, состоявшей из москвичей и одесситов, подобрались неплохие музыканты с хо­рошими голосами, и вскоре ротный ансамбль выступил со своим первым концертом. Неожиданно к выступлениям присоединились жены офицеров и прапорщиков из театральной группы, что весьма украсило концерт.

Вся эта деятельность сблизила меня с удивительным чистосер­дечным парнем, старше меня на полгода, сержантом и помощником замполита, вместе с которым мы ездили в Симферополь. Родом из Одессы, сын учительницы литературы, он стал моим лучшим дру­гом за все время службы и немало облегчил мою тоску по дому и об оставленной жизни. Этот скромный юноша был по-настоящему талантливым поэтом. Он уже писал серьезные стихи и любил де­кламировать их наизусть, хотя они казались мне непонятными из- за сложных сравнений, в которых я не находил завершения. Тем не менее он завораживал мелодичностью своих стихов и самозабвен­ной интонацией настоящего поэта.

Мой друг так увлек меня своей поэзией, что я тоже решил начать писать нечто в этом роде. Я ухо­дил в уединенную комнату, клал на стол чистый лист бумаги, брал в руки авторучку и нахмуривал лоб, но слов, наболевших и выстра­данных, тогда еще не было. Пришлось узнать поближе и некоторых деревенских хитрецов, быстро попавших на работы на склады или дежурными по кухне. Некоторые из них открыто мечтали о сержантских нашивках и да­же подумывали о сверхсрочной службе. С одним из таких изворот­ливых парней мне пришлось даже подраться вечером в коридоре казармы.

Мы инстинктивно чувствовали непримиримость друг к другу и схватились не на шутку из-за какой-то ерунды, разодрав гимнастерки, пока нас не растащили “старики”. Этот неприятный для меня тип уже заведовал вещевым складом роты и, надо отдать ему должное, выдал мне после драки новую гимнастерку, а сержан­ты замяли этот скандал.
Попадали в часть и парни из разряда “сорвиголов”, которые мог­ли спокойно угнать офицерскую машину и уехать за пятьсот ки­лометров домой. Некоторые тайком покидали казарму, их поиски длились месяцами и доставляли немало неприятностей командо­ванию и всему нашему отряду. Из-за сокрытия одной из таких са­мовольных отлучек, связанных с угоном армейской машины, по­дал в отставку командир части, неплохой человек сложной судьбы. Когда после года службы мне удалось съездить домой в отпуск на две недели, это сильно выбило меня из армейской колеи и в резуль­тате начался спад в отношении к службе.

Между тем в отряде появилось пополнение. Командиры пере­ключились на новобранцев, а у нас, прослуживших год, появи­лись некоторые послабления в солдатском распорядке. Терпение постоянной боли от первых моих узких сапог закалило мою душу, но пальцы ног, особенно мизинцы, оказались испорчены навсегда. Хотя мне давно уже заменили не одну пару солдатской “кирзы”, я продолжал хромать и избавился от хромоты лишь после особого распоряжения командира части, когда мне разрешили носить ке­ды, что вызывало удивление у окружающих.

К этому времени мои сверстники начали частенько самовольно уезжать по вечерам на попутном транспорте в женское общежитие сельскохозяйственного техникума, расположенного где-то по доро­ге в Евпаторию. Я тоже присоединялся к ним, чтобы в веселой ком­пании забыть тоску о доме и немного украсить приключениями и крымским самодельным вином однообразную солдатскую жизнь. Мы тайком выбирались из расположения части и “голосовали” на трассе проезжающим автомашинам. Один из наших друзей, боль­шой поклонник женского общества и вина, поздним вечером “про­голосовал” на трассе и угодил прямо в машину командира части, отделавшись ночным сидением в комнате штрафников и внеоче­редным нарядом на чистку картошки на кухне.

На утреннем построении пришлось выслушать краткую, но сильную речь командира части:
Тут некоторые солдаты настроились совершать самовольные отлучки в женское общежитие и походы за вином в соседнее село. Все это мы будем строго пресекать! - командир сделал небольшую паузу. - Особенно, если выпивоха будет лежать головой в сторону села! А если найдем его лежащим головой в сторону части, - про­стим! (на солдатских лицах появились улыбки). Все это пока шутка, но если еще раз дойдет до того, что подвыпивший самовольщик бу­дет просить командира части подвезти его в свою роту, то простой отсидкой в карцере не отделается, загремит в штрафбат по полной, понятно говорю?

Из политических моих казусов запомнился случай с чтением передовицы газеты “Правда” на политзанятиях. Обычно такие ста­тьи перед собравшимися солдатами читал командир роты. Как- то однажды его срочно вызвали в штаб части и он попросил меня прочитать первую страницу газеты с докладом какого-то очеред­ного партийного съезда. Там были призывы к досрочному выпол­нению новой пятилетки и перечислялись планируемые цифры ро­ста производительности труда и доходов на душу населения.

Видя, что аудитория зевает от газетной трескотни, я решил изменить содержание газетной статьи и начал пересказывать ее своими сло­вами, добавив от себя юмористические комментарии. Такой весе­лой передовицы солдатам вряд ли приходилось когда-нибудь слы­шать, и слова мои неоднократно прерывались солдатским хохотом. Добравшись почти до конца газетного листа, я увидел, что дверь в комнату для политзанятий приоткрылась и командир роты паль­цем манит меня к себе. Когда я вышел в коридор, он страшным шепотом прошептал:
-Ты что, под суд хочешь угодить? А если кто донесет? Немед­ленно прочь с моих глаз!
Не представляю, как и чем он закончил этот политчас, но никто не донес и дело замялось.

Последние месяцы службы пронеслись очень быстро, хотя мне тогда казалось, что время словно замедли­ло свой ход. Нашу роту перераспределили в Евпаторию, а мы, не­большая группа солдат вместе со старшим лейтенантом, попали в окрестности этого приморского городка. Там мне очень нравилось бродить в свободные минуты по пустынному зимнему пляжу, оза­ренному неярким и мягким солнечным светом, вдыхать йодистый аромат моря, следить за стаями дельфинов вдали и тихонько на­певать строки из полюбившейся мне песни: “Море позовет и мне пропоет свой любимый мотив. Первая любовь придет и уйдет, как прилив и отлив...” Да, море как будто само пело мне о своей кра­соте и безпредельности, о дальних неведомых берегах, утопаю­щих в бирюзовой дымке. Смутные надежды на новую прекрасную жизнь, которую я обязательно начну по возвращении из армии, теснились в моей груди.

Большой и разнообразный опыт вынес я из солдатских будней, но самым главным было открытие истинной опоры в жизни, опоры нравственности и добра, а не ложных и предательских форм выжи­вания за счет ближних. Знания эти были оплачены соленым сол­датским потом. Горький опыт показал мне на деле, что плод греха - неправда, вкус его - преступление, зрение его - слепота, а состо­яние - полное отчаяние души. Вкушающие ядовитый плод греха не могут видеть красоту неба и земли, не слышат чистого голоса лесов и полей и не чувствуют свежего аромата луговых трав и цве­тов. Им недоступно очарование неоглядных морских просторов, а еще больше, и это самое трагичное, - им недоступны таинственные просторы человеческой души, живущей Богом. Ибо они не ведают благодати и не имеют сил к духовным изменениям, происходящим на основе опыта жизни в добре и нравственности, которые невоз­можны без Христа. Но отыскать Христа в повседневной жизни ока­залось очень непросто, для этого понадобилось не несколько лет, понадобилась вся жизнь, чтобы душа пришла в себя и возжаждала духовного роста и постиженияБога.

Комментарии

Комментарии не найдены ...
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© afonnews.ru 2011 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU Афон Старец СИМЕОН АФОНСКИЙ статистика

Warning: fopen(/vhome/www.afonnews.ru/exec/logs/2024_03/site-script-time-and-memory-2024_03_28.log) [function.fopen]: failed to open stream: Permission denied in /vhome/www.afonnews.ru/exec/functions/base-functions.inc on line 361