Битва в одиночку

Монах Симеон Афонский. Птицы Небесные. Битва в одиночку


Публикуем главы из книги: Монах Симеон Афонский. “Птицы Небесные или странствия души в объятиях Бо­га” - Афон

БИТВА В ОДИНОЧКУ

Обыденность засасывает душу в болото дурных привычек, но постоянное устремление души к Богу наполняет ее благодатью, в которой обыденность исчезает, как утренний туман под лучами солнца. Если неугомонное сердце хотя бы минуту пребудет в по­кое от тревожащих и возмущающих его мыслей, оно не может не уловить отблеск сияния славы Твоей, Господи, а уловив его, не мо­жет не устремиться к Твоей благодати и в ней уподобиться Тебе, Святый Боже, - Твоей святости, Святый Крепкий, - Твоей крепо­сти, Святый Безсмертный, - Твоему безсмертию. Глас Божий, про­буждающий душу человеческую из духовного усыпления, всегда приходит к ней отрезвляющим глаголом Небес: “Покайся!” А душа ничем не может ответить Богу, кроме слов, идущих из самой ее глу­бины: “Господи, помилуй!”

Из умиляющего пения церковных певчих в моей памяти оста­лось это часто повторяемое и щемящее душу трогательное проше­ние, а из давних советов бабушки, доверительно сообщавшей мне свои молитвенные познания, я запомнил, что у этой молитвы есть удивительная сила, сродни заклинанию. Когда это пришло на ум, мне показалось, что в моей душе блеснул лучик надежды.

Я сра­зу же принял твердое решение ухватиться за одну эту молитву и никогда не оставлять ее, чего бы мне это ни стоило. Когда я мыс­ленно произносил: “Господи, помилуй”, мне становилось легче, но как только я рассеивался, разрушительные помыслы сильной то­ски и уныния вновь начинали овладевать мною. Мне казалось, что в Церкви я вряд ли смогу найти ответ на свои вопросы, а глубоко верующие люди пока еще не встретились в моей жизни, хотя кто- то из случайных знакомых говорил мне, что где-то под Минводами живет великий святой. Это сообщение тогда лишь удивило меня тем, что есть еще святые люди, но не приблизило ни на шаг к вы­бору собственного пути.

Покаяние, как ревность души к полному изменению, тоже не бы­ло известно моей душе, хотя желание отстать от греха начало все более в ней утверждаться. Молитва казалась спасительным закли­нанием, а смысл молитвы, в которую я вкладывал все свое сердце, пришедшее к пределу отчаяния, состоял примерно в следующем: “Господи, Исцелитель души моей, Святыня моя безмятежная, в Ко­торой нет никакого зла, изгони из меня дурные и скверные страсти, убивающие мою душу, и вложи в нее светлую и чистую любовь к Тебе! Ибо лишь такой любви жаждет мое сердце и лишь ею хочет жить каждое мгновение!” Так началась долгая и изнурительная битва со своим злом, которому я допустил укорениться в себе и ко­торое не желало оставить плененную им душу.

Значительно позднее, с накоплением жизненного опыта, ког­да разумение мое немного прояснилось, пришло понимание, что всякие мирские желания неизбежно приводят к страстям и при­вязанностям, а пределом страстей и привязанностей является полное разрушение души, сердца и ума. Если одним людям до­статочно находить простое удовлетворение в еде и развлечениях, то другим недостаточно даже приобретение всего мира, так как только Бог может насытить безконечную жажду познания сотво­ренной Им души. Избравшие наслаждение страстями доброволь­но избирают скорби мира сего, ведущие к смерти, а возлюбившие чистоту в Боге добровольно идут на душевное мученичество, об­ретая Жизнь вечную.

С молитвой жить стало значительно легче, тем не менее душев­ное одиночество продолжало меня очень сильно угнетать. Чем бо­лее мне было одиноко, тем больше я пытался найти опору в друзьях, не подозревая, что истинный друг и действительная опора могут быть только во Христе, Который по-прежнему оставался для меня неким абстрактным понятием.

С друзьями периодически приходи­лось разлучаться и уныло добираться в последнем дребезжащем трамвае домой, куда возвращаться не хотелось совсем, потому что я не представлял, чем заняться дома, где чувство одиночества и полной оставленности становилось невыносимым. В этот тяжелый период мне вспомнился один мой хороший друг, который раньше никогда не подводил меня - это было мое любимое море, всегда утешавшее мою душу своей ласковой безбрежностью и покоем. Я уговорил моего неразлучного товарища на поездку, взял сэконом­ленные из стипендии деньги и мы, не предупредив родителей, уехали поездом в Анапу. Первое время ночевать пришлось на бере­гу моря на пляжных деревянных лежаках. Хотя ночи стояли про­хладные, мы были счастливы. Сердобольные поварихи из детской столовой кормили нас гречневой кашей и компотом.

В Анапе как-то само собой произошло знакомство с местными ребятами, любителями подводного плавания с масками и трубка­ми. Ничего более красивого чем подводный мир, я не мог себе даже представить! Избыток сил и молодости, казалось, нашел свое при- минение. Море осыпало нас водяными искрами и ласкало прохла­дой. При взгляде вниз, через стекло маски, на далекое волнующе­еся дно, сквозь прозрачную толщу воды, во мне возникало ощуще­ние полета над прекрасной незнакомой планетой, где возвышались причудливые, обросшие водорослями скалы, с прячущимися в них стаями кефали и морских окуней, и ползавшими по песчаным дю­нам огромными неуклюжими крабами с чудовищными клешнями. Наши новые друзья, свободно ныряя в глубокую синеву, ловко хва­тали их за спину и выбрасывали на берег.

В этом виде ныряния они оставались непревзойденными масте­рами и от них я заразился страстью к глубоким погружениям, ко­торым я отдавал себя, сколько сил было в теле и насколько хватало воздуха в легких. Позже в одиночку я начал нырять с самодель­ного плота, нагрузившись тяжелым камнем, оставляя его на дне после достижения нужной глубины. Иногда при погружении я ис­пытывал сильную боль в ушах, но прохлада и волнующий восторг от встреч с таинственной бездной моря облегчали мою душевную боль от запутанности в глубинах собственной души.

Между тем постижение изнанки мирской “дружбы”, не сдержи­ваемое никакими правилами, шло своим чередом. Пришлось на личном опыте узнать, что полная потеря стыда наступает тогда, когда становится стыдно не быть безстыдным, как и полная поте­ря совести начинается тогда, когда совестно не быть безсовестным.
Ведь и я, валяющийся в грехах и уже соблазненный в помыслах, должен был стать следующей жертвой, отданной на заклание злу и разврату! Тогда во мне рождался мучительный вопрос: почему Ты, Господи, жалел меня и отводил от моей души то страшное зло, о безжалостности которого я даже не подозревал? Неисповедимое человеколюбие Твое, Боже мой, устыжает меня! Прости, Боже, всех нас, соблазненных и соблазняющих других падением в ненасыт­ное зло, именуемое “развлечением” ослепленными и заблудшими людьми, признающими “нормальность” мира сего...

В своих страстях мы уходили все дальше от Бога, но уйти от би­ча Его невозможно никому, ибо это - бич милосердия Божия, и оно настигает нас внезапно, возвращая наши сердца и души в Его всепрощающие отеческие объятия. Господь мой, Ты - поздняя ра­дость моей души, выплывшей с Твоей помощью из безумных пучин юности! От действия простенькой молитвы становилось все легче и легче, но она требовала полного сосредоточения, всего внимания ума и забирала много душевных сил, что раз от разу побуждало ме­ня к поискам уединения. Такое отделение от дружеских компаний, в то время как я слыл веселым и компанейским парнем, вызывало недоумение и непонимание, но юношеский возраст и веселый нрав покрывал все недостатки моего общения, а покладистый характер проявлялся в теплых и дружеских отношениях со всеми людьми. Продолжая учебу в техникуме курс за курсом, я становился старше, по-прежнему учась лишь ради того, чтобы получать стипендию и тратить ее на свои прихоти, которыми я уже не восторгался с той радостью, которую испытывал прежде.

Чтобы не казаться родителям “прожигателем” жизни и доказать им, что никакой физический труд нисколько не пугает меня, я стал разгружать вагоны со щебнем на железнодорожных складах. Вме­сте с одним спортсменом-сокурсником мы по воскресным дням пе­риодически зарабатывали свои карманные деньги, разгружая один вагон щебня на двоих. В этих добытых своими мозолями деньгах было что-то особенное. Именно с этого трудового заработка мне нравилось покупать подарки родителям. Тогда отец понемногу на­чал посматривать на меня с интересом, а мама с тихой радостью об­нимала меня, благодаря за подарки, но общение со сверстниками вновь и вновь уводило меня из дома.

Порой мама доставала старую шкатулку, где хранила красивые цветные открытки, которые я дарил ей в школьные годы на вось­мое марта. Их я долго выбирал, стоя у стеклянной витрины на почте. На обратной стороне я рисовал какую-нибудь небольшую картинку цветными карандашами, надписывая ее множеством различных пожеланий. Перебирая открытку за открыткой, мама говорила, улыбаясь:

- Какой ты был хороший тогда, сынок!
- А сейчас, что - плохой? - спросил как-то я.
- Сейчас ты гулевой! - и поникла над ними седеющим пробо­ром. Еще она часто просила меня:
- Не обижай девушек, сынок, у них и так тяжелая доля! Как бы я хотела родиться мужчиной! Я бы обязательно прожила интерес­ную жизнь, а не такую, как сейчас - у плиты и у кастрюль...

Самообольщенные и властные личности ищут себе подобных, но, не уживаясь с ними, соблазняют на “дружбу” с собой наивную и доверчивую душу, убивая ее развратом и полной властью над нею, ненавидя ее за непохожесть. Как часто целомудрие мое было предметом извращенной злобы, спрятанной под личиной ложно­го “товарищества”, соблазняющей простаков испытанием новых “удовольствий”, несущих в себе замаскированную месть.

Пом­ню, как разгульные лживые друзья опоили меня какой-то дурной смесью, которую сами не пили, а лишь сделали вид, что вместе со мной разделили “по-дружески” предложенное ими зелье. За­метив, что мне стало хуже, они бросили меня одного. Теряя со­знание, я рухнул на скамью возле здания городского цирка. Какая ирония жизни! В самом деле, разве не цирком была наша юноше­ская “дружба”? Дыхание в моей груди стало останавливаться. За­дыхаясь и шатаясь, собрав остатки сил, я встал и побрел по трам­вайным путям, а когда прошел совсем немного, последние силы оставили мое тело. Я упал на рельсы, уже не слыша трезвонящего трамвая, несшегося на меня.

Прошу Тебя, Боже, отблагодари того человека, который успел остановить мчавшийся трамвай и вызвать скорую помощь! Отбла­годари и тех милых и заботливых медсестер в больнице, промыв­ших мне, лежавшему без сознания, внутренности мои от страш­ного яда, окруживших меня заботой и состраданием, и буквально вытащивших меня из рук безжалостной смерти! Прости, Боже, тех предателей-“друзей”, встретивших меня через несколько дней и недоумевающих, как я остался жив? Прости им, Господи, их за­блуждения. Им тоже я приношу свою благодарность за то, что от­крыли мне цену мирской “дружбы”, которая, не будучи наполне­на Богом, становится смертью для доверчивых душ, верящих в ее призрачные отношения, ведущие в бездны безысходного разоча­рования и отчаяния.

Неведомыми путями жизнь вскоре сблизила меня с двумя трид­цатилетними парнями, чей кругозор был гораздо шире и выше моего и моих сверстников. Оба они закончили историко-фило­логический факультет университета. Один из филологов работал журналистом и писал стихи, а другой подвизался в должности заведующего каким-то отделом в облисполкоме и имел статус ли­тературного критика для своего друга-поэта. Их объединяло, по­мимо квартиры, которую они снимали на двоих, и периодических шумных пирушек, сильная и глубокая любовь к поэзии. Журна­лист тогда печатался в различных городских изданиях и готовил свой первый сборник стихотворений, за которым последовало мно­го других томиков его успешного творчества. Впоследствии, пере­ехав в Минводы, он стал уважаемым писателем и поэтом на Север­ном Кавказе. Его друг, критик, удачно женился, но потом следы его затерялись.

Моим новым друзьям удалось приободрить меня, уверив, что в жизни есть светлая сторона, которая зовется - поэзия. Вновь ста­ло истово вериться в нежданное счастье. К ней они и приобщили меня. В чем-то я был с ними согласен, ведь стихи помогали мне жить и после молитвы являлись для меня путеводной звездой в моих исканиях. Я пообещал своим друзьям, что тоже начну писать стихи и отдавать им для просмотра.Тогда я еще не понимал, что для тех, кто живет вымыслом, этот вымысел может стать дороже Бога, ибо становится стеной между душой и Самим Богом. Душа, обманутая зрелищем быстро преходящего земного мира, начина­ет любить свои жалкие копии жизни больше самой Истины и на­чинает поклоняться мертвым идолам земного счастья, переставая искать единственную опору в истинном Подателе жизни и вечного блага - Христе.

Прежде чем окунуться в творческую жизнь, я задумался: нель­зя говорить чужим языком, даже языком стихов Есенина и Блока. Нужно писать свое и о своем, а самым близким для меня тогда бы­ли Кубань и Дон, казачество и его трагическая судьба, открывшая­ся моему сердцу в гениальном романе “Тихий Дон”. Отец часто го­ворил мне, что это единственный роман, в котором есть половина правды! Я обратился к казачьим песням Кубани и Дона и у меня кое-что стало получаться. Наставники одобрили мои первые творе­ния, показав их какому-то таинственному мэтру поэзии, худому, в круглых очках, похожему на поэта Хлебникова. По его словам, эти стихи были близки к народным песням, и посоветовал отдать их местным композиторам. Некоторые стихотворения переложены были на музыку и их исполняли местные оркестры, другие песни попали на танцплощадки, отдельные песни отослали на пробу в Москву известной тогда певице, но там, кажется, ничего не вышло.
Из своих песен на тему казачьего фольклора мне запомнилась только одна. Смутно помню несколько строк, хотя стихов набра­лось довольно много. Какой-то профессиональный критик отме­тил, что в отдельных песнях есть некоторые удачи на основе народ­ного творчества Дона. Кажется, это было что-то в таком роде:

* * *

Обрадованный первым успехом и подстрекаемый жаждой тще­славия, я засел за сочинительство, считая его творческим процессом и не понимая, что это разные вещи. Сочинял долго и упорно, испи­сав большую стопку листов. Свои творения с большим волнением я отнес, по совету друзей, в редакцию журнала “Дон” известному городскому критику. Он наугад просмотрел стихи и сказал, после некоторого молчания: “Неплохо, похоже на Смелякова...” Что в этих стихах было похожего, не знаю, но до профессионала Смелякова мне было, конечно же, далеко. Услышав просьбу зайти в редакцию через две недели, я почувствовал, что первая попытка издать свои стихотворения официально, кажется, потерпела фиаско.

Поэзия сильно сблизила меня с двумя филологами, которые приняли новоиспеченого поэта в свою компанию, как равноправ­ного друга. Мы часто встречались по вечерам у них на квартире. Я слушал стихи, которые они читали, и чувствовал, что эти люди стали более близки мне, чем все, кого я знал до сих пор. С крити- ком-филологом мы сдружились, он до слез трогал меня чтением на память стихов Есенина, которого очень любил. Через вечность посылаю ему свою дружескую улыбку и сочувственную молитву! Жаль, что на этом жизненном распутье мы не заметили кроткого Христа, о Котором писал Есенин, и буквально кричал в наши глу­хие уши и сердца Достоевский. Не заметив протянутую руку Бога, мы потеряли тогда возможность опомниться от своих многочис­ленных заблуждений...

Как ни искал я утешения в поэзии и как ни пытался найти в ней смысл своей жизни, эти попытки не принесли никакого успеха, по­тому что душа, для которой лишенное смысла существование ста­новилось омерзительным, не смогла найти для себя опоры в поэти­ческом творчестве, и об этом я горько рыдал на квартире у поэта, пытаясь пересказать ему всю боль, измучившую мою душу. В это время я сильно увлекся творчеством Бунина, возможно созвучным с той болью искореженных жизней, которые мучились и страдали в его произведениях.
Те, кто отворачивается от Бога, мечтая идти без Него прямыми путями, куда могут прийти? В самые бездны богооставленности, куда ведут кривые пути, истоптанные безчисленным множеством таких же отчаявшихся, как и я сам. Часто зло привлекает осле­пленную им душу не своей мерзостью, а личиной тщеславия перед другими, и успех в мерзости зла - жалкая награда за потерю чи­стоты души.

Кто не замечает ограждающей и спасающей ТвоейБоже, благо­дати, зачастую, по невежеству своему, исполняется презрения даже к голосу своей совести. По глупой гордости он надменно попирает совесть, но, выйдя на “просторы” беззакония, быстро погибает, не имея в себе Защитника и Покровителя. Тот, кто удаляется от Тебя, Господи, падает безконечно, подобно камню, падающему в пустоту. Он гаснет, не имея в себе Твоего огня, подобно тлеющему и чадяще­му углю, и перестает отражать Твой свет, подобно развеваемому ве­тром пеплу. Но приближающийся к Твоему сиянию сам становится светом, подобно солнечному лучу, возвращающемуся к своему ис­точнику. Боже, услышь меня в пустыне жизни моей и отпусти гре­хи мои! Ныне отказываюсь навеки от всяких догадок и домыслов о Тебе, дабы научиться видеть и созерцать Тебя только лишь в свете Твоей истины.

Комментарии

Комментарии не найдены ...
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
© afonnews.ru 2011 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU Афон Старец СИМЕОН АФОНСКИЙ статистика

Warning: fopen(/vhome/www.afonnews.ru/exec/logs/2024_03/site-script-time-and-memory-2024_03_28.log) [function.fopen]: failed to open stream: Permission denied in /vhome/www.afonnews.ru/exec/functions/base-functions.inc on line 361